Прошел почти месяц с президентских выборов в Белоруссии, но вопреки некоторым прогнозам протесты и не думают стихать. Волна насилия, которой Александр Лукашенко, проигравший выборы, пытался подавить протесты, оказалась бесполезной. За первые дни протеста были арестованы более 9 тысяч человек, почти тысяча из них оказались в больницах с тяжелыми травмами, сообщил The Insider глава правозащитного центра «Весна» Алесь Беляцкий. Тем не менее каждые выходные на улицы Белоруссии выходят сотни тысяч протестующих. «Тихари» (так называют белорусских КГБшников) сменили тактику и, обходя протесты стороной, теперь отлавливают людей по одиночке. Под руку могут попасться и совершенно случайные люди. The Insider поговорил с жительницей Минска и девушкой из Санкт-Петербурга, которые были задержаны в белорусской столице, даже не выходя на митинг, и избиты в СИЗО.
«37 человек в камере четыре на четыре. Мы дышали через раз»
Олеся Стогова — российская гражданка, жительница Петербурга, приехала в Минск в гости
После голосования на президентских выборах мы с другом пошли погулять по вечернему Минску. Было около девяти вечера, мы шли по проспекту Независимости. Ещё не было митинга, люди, как и мы, просто гуляли. В какой-то момент мы встретили кордон из милиции, они ограничивали пешеходную зону. Я подошла к ним и спросила: «Можно ли туда пройти?», они сказали: «Нет». Я спросила: «Почему?», они ответили: «Хотя… проходите» и расступились. Мы пошли вперед, но уже через секунду нас эти же милиционеры начали со спины толкать к обычному пассажирскому автобусу, который был там припаркован. Мы испугались, попытались отойти в сторону, но нас схватили, стали бить палками и все-таки затолкали в этот автобус.
Я спросила: «Мы задержаны?», они говорят: «Нет, вы не задержаны». Я говорю: «Раз я не задержана, то я могу выйти». Они в ответ начали смеяться и отталкивать меня от выхода. Они были в форме милиции, но у них не было никаких опознавательных знаков и были простые медицинские маски на лицах. Когда я спросила: «Кто вы?», они посмеялись в ответ: «Мы никто, мы просто незнакомцы. Ваши новые знакомые будем». В этом автобусе мы пробыли до трех часов утра. Они приводили ещё людей, но никого не выпускали. Нас было человек тринадцать. Нас никуда не выводили, мужчины многие хотели в туалет, просили и жаловались, и только ближе к трем утра им разрешили использовать пустые бутылки, которые валялись в автобусе. Женщин — нас было трое — вывели справить нужду на улицу.
Потом приехал автозак, нас туда в грубой форме погрузили. Меня не толкали, но молодых людей всех толкали лицом и телом об автозак. В автозаке меня поместили в камеру. Стоять в ней можно только если ты ростом 1,60 м. А я — 1,74, пришлось согнуться, чтобы в нее влезть. Там есть что-то типа скамеечки, но они не разрешали садиться. Но я все равно села. Ко мне в эту камеру запихнули еще одну девушку. А парней сажали в такие же камеры по четверо. Остальных ребят они клали прямо на пол в коридоре около этих маленьких кабинок, всех дружно в кучу.
Ночью нас привезли в изолятор, потом в камере я узнала, что это ЦИП (Центр изоляции правонарушителей) на Окрестино. Когда я вышла из автозака я сразу сказала: «Я гражданка Российской Федерации, пожалуйста, меня не трогайте, позовите кого-нибудь из посольства». Они поржали, один из ОМОНовцев схватил меня сзади за руку, вывернул её вперед к голове, стал бить меня ногой под колено и потащил меня к зданию ЦИПа.
Мы должны были пройти через длинный коридор, по обе стороны которого стоял ОМОН. Они размахивали палками, по женщинам не били, а по парням били прицельно. При этом орали на нас отборным матом. Из нормальной лексики было: «Наклонились, бежать, рожи вниз, глаза в пол». Потом нас всех ставили к стенке, заставляли широко расставить ноги, руки прижать к стене, головой упереться в стенку. ОМОН продолжал избивать всех парней, даже если те стояли спокойно. При этом они орали матом и запугивали: «Давай я тебе сейчас покажу, как выходить на улицу» или «Давай я тебе сейчас покажу, как любить Родину».
В коридоре, где допрашивали и били ребят, я стояла два часа. По отзывам знаю, что девчонок многих заставляли раздеваться догола, правда, их осматривали женщины, и заставляли приседать. Там тоже было 50/50 — кому-то досталась такая процедура унизительная, а кому-то нет. Уверена, что все это делалось именно для унижения, запугивания и затравливания. Я психолог по образованию и на протяжении всех четырех суток в Окрестино наблюдала, что они постоянно играют в эту игру — убить в тебе что-то такое, чтобы ты потом не выходил на улицу, чтобы ты боялся всего. Они именно на это и работали — на максимальное устрашение. Если ты в этом хоть чуть-чуть разбираешься, то считываешь это сразу.
Они били не потому что человек не послушался — им просто было весело. Парень стоит, а они ему раз и по ногам: «Как ты, сука, стоишь? Я тебе сейчас покажу». Я даже вступалась и говорила: «Зачем ты его бьешь? Он нормально стоит». А они мне: «Кто его бьет? Я его не бью» — и тут же по руке ему. Было видно, что людям дали безмерную власть. Им сказали: «Делайте что хотите», и они прямо кайфовали от того, что они делали: глаза горят таким огнем, будто они что-то прекрасное делают. Это было ужасно!
Они били не потому что человек не послушался — им просто было весело
От всего этого я в шоке стала повторять, что я гражданка Российской Федерации, позовите мне кого-нибудь из посольства. После этой фразы ко мне подошел один из милиционеров, схватил меня за шею и сильно дважды ударил об стенку лицом. Сказал: «Если ты сейчас не заткнешься, я тебе покажу, как правильно стоять здесь. Заткнись, сука». Потом поинтересовался, из какого я города, раз я из России. Я сказала: «Из Санкт-Петербурга», и он почему-то сказал: «Фу, я эту суку из Питера трогать не буду». Он позвал с улицы ОМОНовца (тот был весь в черном и без милицейской формы) и сказал ему: «Вот твоя русская, сам с ней разбирайся». Тот схватил меня за шкирку, завел меня в кабинет на первом этаже и потребовал снять ценные вещи (украшения) и шнурки. Я отказалась. И он сказал: «Если ты сейчас, сука, сама все это не снимешь, я тебя буду бить по лицу, пока ты не потеряешь нормальный внешний вид». А я ему ответила: «Позовите мне кого-то из посольства. Только после этого я буду что-то делать». И после этого он мне наотмашь ударил ладонью по лицу. Потом он меня ударил коленом в живот, чтобы я согнулась, схватил меня за шею, пригнул к медицинской кушетке, вывернул мне руку, на которой были кольца, и стал их сдирать с моей руки. Тут же зашла женщина-милиционер, и помогла ему снять с моих кроссовок шнурки (потом я все получила обратно, но, знаю, что далеко не все получили свои вещи обратно). Потом зашел другой милиционер. Он выкрутил мне руку, согнул, и в таком положении меня довел до третьего этажа. И там меня посадили в камеру.
Первые сутки в камере нас было 17 женщин. Камера — четыре на четыре, то есть шестнадцать квадратных метров. Там было всего четыре спальных места. Остальные трое суток нас было 37 человек. Попытайтесь представить себе, как это: 37 человек в камере четыре на четыре. Кто-то вырубался в углу. Я за четверо суток спала, может быть, час или два максимум. Когда глаза уже слипались, я как-то полусидя вырубалась. Нас не кормили четверо суток, была только вода из-под крана. Лето, жарко, а в камере очень маленькое глубокое окно с приоткрытой створкой. Мы дышали через раз. В двери, которая запирала камеру, было такое окошко, мы его называли «кормушка». Если её закрыть — то все, воздуха нет. Когда милиционеры хотели нам досадить, они закрывали эту кормушку. А если мы пытались стучаться и умолять открыть окно, они приходили и выливали на пол ведро воды. От этого влажность увеличивалась, и дышать было вообще невозможно. А, главное, после этого невозможно было лежать на полу – а больше лежать негде.
Одну из женщин трое суток постоянно рвало. С животом были проблемы, она постоянно бегала. Мне стало от этого настолько жутко, что я стала стучаться в дверь и говорила: «Позовите нам врача или скорую». Меня вывели в коридор, там была женщина-милиционер. Она меня поставила к стенке, начала мне выворачивать руки, потом ноги начала максимально раздвигать, чтобы неудобно было стоять, а потом просто схватила меня за шкирку, кинула меня на пол, на колени. Прижала мое лицо к кафельному полу и сказала: «Ты поняла?». Так мне дали понять, что врача никто вызывать не будет – молчите, мол.
Вообще они максимально применяли болевые приемы, чтобы было меньше следов. Конечно, мы знаем, что там много избитых ребят до жути, но, видимо, с женщинами они старались делать так, чтобы было меньше следов, но у меня синяки все равно остались. Моего молодого человека ещё палками резиновыми били, но он отсидел пять суток и у него следов не осталось. Я постоянно говорила, что я гражданка Российской Федерации и просила позвать кого-то, — они постоянно угрожали: «Заткнись, ты тут останешься навсегда, ты тут сдохнешь». Они постоянно угрожали нам всем. Кричали, что мы конченые твари, суки, что мы сдохнем.
Я постоянно говорила, что я гражданка РФ, и просила позвать кого-то — они постоянно угрожали: «Заткнись, ты тут сдохнешь»
Сейчас я говорю об этом спокойно, но там… Я сижу, рассматриваю эту камеру: нас 37 человек, мы задыхаемся, невозможно спать, сидеть, стоять, и психика едет. Одна женщина сошла с ума. Ей стало казаться, что она находится в запертой квартире, что мы все вокруг неё — её куклы, которых она сделала, и что мы украли у неё ключ от квартиры, а ей нужно выйти. И вот она в течение двух суток ни разу не присела, ни разу не заснула. Она пыталась по нам ходить, нас дергала и требовала ключ. Сначала у неё это была спокойная фаза, она спокойно просила ключ. А к концу третьих суток она стала агрессивно требовать ключ, приставала к нам, кричала, дралась. Мы обращались постоянно к милиционерам, просили позвать скорую или увести её хотя бы в одиночную камеру. Но они нам сказали: «Это ваши проблемы. Если хотите, можете ее убить. Нам все равно». До конца четвертых суток она так с нами и была. Мы пытались связать ей руки, но ничего не вышло. Мы пытались с ней поговорить, но она стала буйной и начала драться. Это было страшно — человек просто сошел с ума полностью.
У другой девушки стали отказывать ноги. Когда нас выводили из камеры для допроса, она вдруг упала в обморок. Ей дали нашатыря и сказали: «Затащите в камеру и как-нибудь ее положите». Была пожилая женщина с сахарным диабетом. Она просила принести ей таблетки, которые остались в конфискованных личных вещах. Но ей тоже отказали. Рядом со мной лежала девочка-астматик. Она чудом успела в какой-то момент запихнуть себе в шорты баллончик от астмы.
В какой-то момент ночью мужчина в черной балаклаве открыл дверь и сказал: «Если вы сейчас все правильно скажете и сделаете, то мы вас, возможно, отпустим». Потом нас всех отвели на четвертый этаж, где были уже не камеры, а кабинеты. Нам сказали, что там сидят полковники. Они у нас миролюбиво спрашивали, кто мы, что мы и как сюда попали. Потом нас всех снова отвели в камеру и примерно через два часа нас всех отпустили без объяснений. Без подписей, без протоколов, без ничего.
Каждый раз, когда я видела кого-то из тюремщиков и когда приходили какие-то «следователи» — нам же никто и никогда не говорил кто они, просто приходили какие-то люди, нас о чем-то спрашивали и допрашивали, — я всегда этим людям говорила, что я гражданка Российской Федерации, пожалуйста, вызовите кого-то из посольства или попросите родственников связаться. Они на это смеялись. Те, кто меня искал, все звонили в посольство. Я насчитала 15 звонков. Первые сутки они отвечали: «Мы ничего не знаем про Олесю Строгову», а потом уже знали: «Да, мы про неё знаем, но мы ничего делать не будем». Знакомый из Питера писал электронные письма в посольство, в МИД, и даже в ООН писал. И ему никто не ответил по моему факту. Когда я вышла из Окрестино, я при адвокате позвонила сама в посольство и спросила дежурного сотрудника, как они реагируют на такие ситуации и почему мне не помогли, на что мне ответили дословно: «Ты же вышла на свободу. Ну так иди и радуйся — чего ты от нас-то хочешь?».
После выхода из Окрестино я примерно ещё неделю была в Минске, потому что не хотела оставлять это дело без реакции. Я писала заявление генпрокурору Минска по ст. 128 УК РБ (Преступления против безопасности человечества), которую они нарушили. Я собирала контакты женщин, с которыми сидела в камере, пыталась вызволить из Окрестино своего молодого человека. В России за мое дело взялся адвокат, мы будем повторно подавать заявление в Генеральную прокуратуру Беларуси — теперь электронно. А потом, скорее всего, будем писать в ООН. Я такое зверство просто так не оставлю.
Кроме того, мне как россиянке обидно за белорусов, что кто-то у нас в России все еще думает, что Лукашенко — нормальный президент и что такое зверство можно применять к мирным людям, которые не выходили с оружием, а шли с цветами и флагами. В России примерно половина моих знакомых не хочет принимать эту информацию, не верят в то, что со мной произошло. Но многие для себя открыли новую Беларусь и стали бояться, что у нас такое повторится. Ведь Путин не осудил Лукашенко за эту жестокость. А раз не осудил, то так же может поступить и со своими гражданами.
«Они обещают, что я буду ходить, но бегать — уже как повезет».
Тамара, 35 лет, IT-инженер, Минск
Нас с подругой задержали в полночь 12 августа в районе, где она живет, около ТЦ «Рига». Совсем не в центре города, там не проходило никакого митинга и не было толпы людей. Вдруг по улице поехали автозаки и характерный синий микроавтобус. Из него выскочили люди в черном. Все побежали. Почему-то ОМОН в первую очередь погнался за девушками. Мы кинулись к казино в «Риге» — оно было открыто. Но дверь захлопнули прямо перед нашим носом. К нам подбежал ОМОН. Нас начали бить, повалили на землю, стали кричать, чтобы все лежали. У меня зазвонил телефон, и омоновец вырвал его из моих рук. Потом нас погнали в сторону автозаков и продолжали бить. Меня сильно ударили по колену. Кажется, меня сбили с ног этим ударом, а когда я уже лежала на асфальте — продолжали бить ногами в берцах. Я почувствовала резкую боль в колене. Помню, что не могла наступать на ногу, когда нас поволокли в автозак. Внутрь машины меня затягивали за волосы.
Вначале в автозаке были только женщины. Потом к нам стали кидать и парней: одного на другого, практически штабелями. При этом омоновцы били их ногами и дубинками. Все это сопровождалось матом, угрозами, оскорблениями и вопросами, сколько нам за это платят? Все наши сумки вытряхнули. А тех, у кого нашли бинты или белые ленточки, снова избили. У одного парня отобрали телефон и кинули им же в голову.
Когда мы спрашивали, за что они с нами это делают, омоновцы нам кричали, что мы нарушили комендантский час (который, кстати, не был объявлен) и что мы все продались. Нас били и приговаривали: «Это вам за Тихановскую, раз не нравится жить при Лукашенко». Они набили автозак людьми в несколько слоев: девушкам позволили остаться на сиденьях, но кричали, чтоб мы ставили ноги на мужчин, а если отказывались, начинали бить. Мы с подругой свернулись в клубок и закрывали головы руками. Омоновцы кричали, чтобы никто не поднимал головы и не смотрел им в глаза. Когда подруга один раз подняла голову, ей прилетело дубинкой. Когда автозак поехал, нам всем сказали петь гимн Белоруссии, все это время ОМОН продолжал нас бить.
Потом нас вытащили и пересадили в несколько других машин. От всех требовали, чтобы мы кричали: «Я люблю ОМОН». Из-за боли в ноге я не могла идти. Моя подруга пыталась меня поддержать, но омоновцы стали смеяться и кричать, чтобы я «прыгала дальше сама как цапелька». Подруга подставила плечо и потащила меня дальше, но омоновцы утащили ее в один автозак, а меня — в другой. Там в одноместный «стакан» нас запихнули вшестером. Нас долго везли, было очень душно и жарко, совсем не было места. Как выяснилось, нас привезли на Окрестино и стали строить рядами. Парней били сильно. Девушек выстроили вдоль стены лицом к стенке. Один омоновец схватил меня за волосы (они у меня синие) и стал кричать, что в любой другой стране я не могла бы ходить с таким цветом волос. Я потеряла сознание от боли. Меня подняли и сказали стоять. Но я снова упала. В итоге мне все-таки разрешили сидеть на полу, но те, кто проходил мимо, специально пинали и задевали мою травмированную ногу.
«Омоновец схватил меня за волосы (они у меня синие) заорал, что в любой другой стране я не могла бы ходить с таким цветом волос. Я потеряла сознание от боли»
Потом нас всех отправили на обыск. Его проводили женщины. Они заставили раздеваться догола и приседать. Мне разрешили не раздеваться полностью, так как колено к тому времени опухло уже в два раза. После обыска переписали фамилии. А наши вещи отобрали и положили в мусорные пакеты, правда подписав. Затем нас отправили в камеры. Я оказалась в боксе 5 метров на 4. Там были бетонные стены, бетонный пол, дырка в полу, две видеокамеры и решетка вместо потолка — больше ничего, при том, что на улице в это время было максимум 10 градусов. За нами с вышки наблюдал охранник.
Нас заставляли стоять лицом к стенке, держа руки за спиной. При этом мы слышали крики парней — их постоянно били. Они страшно кричали. В этот вечер на Окрестина попал и мой брат — его задержали за несколько часов до этого. Потом уже в скорой мне рассказывали, что парней раздевали догола, ставили на колени и заставляли так стоять, или заставляли стоять с поднятыми руками часами. А тех, кто опускал, били.
У нас в «камере» было очень холодно. Мы просили дать нам воды или вызвать врача, но ОМОНовцы только отвечали: «Сдохните, суки», «Так вам и надо». Я несколько раз теряла сознание от боли. Я сняла кроссовки и села на них, хоть как-то зафиксировав сломанное колено. Но от боли меня начало знобить и трясти. Одна из девушек отдала мне свою куртку. В какой-то момент охранники снова сказали нам строиться у стенки и так стоять — грозили то изнасилованием, то расстрелом. Ни о каких правах человека и международных конвенциях никто и не вспоминал.
Утром на Окрестина стали собираться волонтеры — они хором кричали сколько времени, это очень помогало. Еще кричали: «Держитесь!». Воду нам дали только днем — часа в три. В это время стали по очереди вызывать в суд. Никаких протоколов мы в глаза не видели. Суд представлял собой стол в коридоре Окрестино — за ним сидел судья Московского района с девушкой-секретарем. Они оба были в масках. Нам зачитали права и фабулу статьи — часть 1 ст. статья 23.34 Кодекса об административных правонарушениях Республики Беларусь — нарушение установленного порядка проведения митинга.
Оказалось, что меня обвиняли в том, что я участвовала в митинге у «Риги», проходившем на самом деле уже после моего задержания (это подтверждается звонком на мой телефон, когда меня задерживали около казино). Я сказала, что не согласна с обвинением. И попросила внести в протокол то, что мне до сих пор не оказали медицинскую помощь и я требую ее оказать. Но судья ответил, что этим он не занимается. Правда, в протокол мои замечания внес. В это время по коридору тут же рядом гоняли парней в одном нижнем белье.
Я несколько раз просила проходящих мимо сотрудников вызвать мне скорую помощь. Один из дежурных указал глазами на высокого человека в штатском — вероятно, он был главным. Высокий мужчина в спортивном костюме ехидно ответил мне, что «мне ее уже оказали» задержанные с нами же медики-волонтеры. Мимо проходила женщина в красной форме, похожей на врачебную, и тоже посоветовала мне «заткнуться».
Уже в камере нам дали полулитровую бутылку воды из-под крана — одну на всех. Через пару часов к нам пришли люди в форме и снова выстроили всех лицом к стене. Назвали мою фамилию и фамилию еще одной травмированной девочки и вывели нас. Но в этот раз нас вели аккуратно и даже давали передышки, когда я начинала терять сознание. Оказалось, нас вели в скорую. Пока мы шли по улице, я видела, как на Окрестина доставили еще несколько задержанных — они стояли на коленях, их били.
Кроме нас в машину загрузили еще пять человек, в том числе мужчину с переломом позвоночника. Мне врачи вкололи обезболивающее, но не смогли наложить шину, так как колено сильно распухло. Уже ночью в больнице мне сделали операцию. После Окрестина у меня оказался положительный тест на COVID-19 и гипс на всю ногу. Мне сразу же сказали, что придется провести в больнице три недели. Они обещают, что я буду ходить, но бегать — уже как повезет. Я очень надеюсь, что повезет. Я все еще в больнице, обещают выписать на следующей неделе. Как я потом узнала от адвокатов, суд назначил мне штраф. Брата же отпустили без предъявления обвинений — у него страшные черные синяки на ногах, вывих обоих плечевых суставов, легкое сотрясение мозга и гнойная ангина. Он сейчас тоже находится в больнице.
Комментарий психотерапевта из Минска Евгении Точицкой
Те, кто попал на Окрестино, в жутком состоянии. По данным моих коллег, в стационарах — в реанимации и в хирургии — по-прежнему лежит часть пострадавших. Люди поступают с тяжелыми телесными травмами, с переломами, с размозжением мышц, с черепно-мозговыми травмами. Есть факты повреждения прямой кишки и влагалища. Моя подруга лежит с переломанным коленом. Когда мы вышли первый раз около нашей альма-матер — Медицинского университета, то задержали нашего коллегу. Его избивали всю ночь. Он врач-реаниматолог. А сейчас он сам лежит в реанимации.Речь идет о сотнях пострадавших, но очень многие боятся обращаться за помощью. Люди не решаются обращаться к психологам и психотерапевтам, в том числе и потому, что не хотят контактировать с любыми государственными органами. Они испытывают гнев, они испуганы, они в шоке. Те, кто обращаются, жалуются на тревожное состояние, панику, страх выйти на улицу. Мы ставим диагноз «острая реакция на стресс» или «расстройство адаптации». Вместе с ними переживают и их родные. Такие состояния не проходят даром для организма: травма формируется, я с ужасом думаю, что с ними будет через полгода. Возможно, тем, кто не сможет принять то, что с ним произошло, придется потом прибегать к серьезным медикаментам.Мне и самой страшно. Чисто физически страшно за себя, за своих детей, что с ними будет, если со мной что-то случится. Но у каждого человека есть моральный предел, что еще можно позволить себе сделать, а что нельзя. Подписаться всем коллективом на ненужную нам газету — ладно, подпишемся. По телевизору несут не очень адекватную информацию — пускай, промолчим. Но этот первый звоночек <фальсификации на выборах 9 августа 2020 года — The Insider>, когда огромное количество людей было обмануто — и обмануто нагло. Вчера на встрече с депутатом один мужчина сказал: «Я чувствую себя изнасилованным». Так себя чувствует половина страны. Нельзя этого допускать. Возможно, после этого еще все бы схлынуло. Но когда пошел этот кромешный ад, который мы не в каждом фильме про войну видели… Я врач, и я человек аполитичный. Я не выступаю ни за какую партию. Но есть вещи, которые нельзя допускать. Мне очень страшно, но если я в этот момент промолчу, получится, что я не буду себя уважать.
Источник: